«НЕ ОТ МИРА СЕГО»

Марина Маслова о Марине Цветаевой
 
18 апреля в Курском университете прошла встреча члена Союза писателей России, курского прозаика и литературоведа Марины Масловой со студентами четвёртого курса филологического факультета, на которой была представлена новая работа писателя-филолога, получившая высокую оценку на главной научной площадке цветаеведов – международной научной конференции в доме-музее Марины Цветаевой в Москве.
«Не от мира сего: Марина Цветаева и Дмитрий Шаховской: грани соприкосновения» - так называется работа М.Масловой, напечатанная в московском сборнике. 
М.Маслова рассказала студентам о своём пути в науку и литературу, начавшемся ещё в студенческие годы под знаком Марины Цветаевой. Сначала была курсовая работа о творчестве поэта Серебряного века, затем дипломная, а после окончания аспирантуры защищена кандидатская на тему «Мотив родства и его философско-эстетическое воплощение в творчестве Марины Цветаевой». Даже экзаменационной работой по философии при сдаче «кандидатского минимума» соискателя при поступлении в аспирантуру был реферат на тему «Смысл любви в творчестве Владимира Соловьёва и Марины Цветаевой».
Будучи уже кандидатом филологических наук, Маслова издала сначала монографию на основе диссертации (2001), затем несколько сборников статей о поэтике и стилистике М. Цветаевой. Трижды публиковалась в Доме-музее Марины Цветаевой в Москве, в научных журналах России и зарубежья. Книга «Уверенность в слухе. О творчестве Марины Цветаевой: религиозно-мистический аспект» была издана в Германии в академическом издательстве LAP LambertAcademicPublishing (2017).
В 2002 году М.Маслова ездила в Санкт-Петербург на стажировку в Институт русской литературы (Пушкинский Дом), где готовила диссертацию на соискание степени доктора наук, однако вскоре оставила научное поприще и «удалилась в затвор», как она шутит сегодня по поводу своего ухода из университета (работала на кафедре русского языка в КГТУ, ныне ЮЗГУ). Ушла она на скромную должность преподавателя церковнославянского языка в семинарию. Уход этот связан был с кардинальным поворотом в мировоззрении.
Сегодня, рассказывая о поэзии своей гениальной тёзки Марины Ивановны Цветаевой, Марина Ивановна Маслова предостерегает студентов от слишком глубокого, безоглядного погружения в эту иррациональную стихию.
Представленная старшекурсникам филологического факультета новая работа литературоведа на первый взгляд противоречит тезису о мистической стихии цветаевского поэтического языка. Название «Не от мира сего» сразу отсылает к Библии, к евангельскому контексту. И это не случайно. Однако в заглавии – слова не прямо евангельские, а цитата из высказывания архиепископа Иоанна Сан-Францисского, уже в 70-е годы написавшего о Марине Цветаевой: «…я внутренно находил с Мариной Ивановной что-то общее. В каком-то своем, может быть несколько ином отношении, она тоже чувствовала себя “не от мира сего” в мире».
А суть в том, что в 1920-е годы князь Дмитрий Шаховской и Марина Цветаева сотрудничали в одном журнале, и их деловые и человеческие отношения оказали колоссальное влияние на многих людей, в первую очередь на судьбу самого князя. История их взаимоотношений и легла в основу исследовательской работы М.Масловой. А предметом исследования стала переписка поэтов. Дм.Шаховской не только писал стихи, но и издавал журнал, в котором печаталась и Марина Цветаева. Вокруг её скандальных статей и разгорелась полемика, всколыхнувшая русскую эмиграцию в Париже.
Через год после нашумевшей полемики вокруг нового журнала литературовед Модест Гофман писал: «“Благонамеренный” издавался очень молодым и талантливым поэтом князем Д. А. Шаховским, подававшим большие надежды (стихи его отличались исключительной для нашего времени прозрачностью, невесомостью стиха). Говорю подававшим, в прошедшем времени, потому что летом прошлого года князь Шаховской ушел в монастырь. Неискушенный в литературных дрязгах, идеалист и мечтатель, набожный и тихий Шаховской задумал основать исключительно литературный журнал (журнал “Литературной культуры”). Первая книжка его “Благонамеренного” вышла в январе прошлого года, оказалась очень хорошо составленной и встретила во всей русской эмигрантской критике единодушно-благожелательный прием. Журнал имел совершенно определенный, никем не оспариваемый успех. Не то произошло со второй книжкой “Благонамеренного”, вышедшей в марте. Прошлый сезон прошел под знаком Марины Цветаевой: об этом бесспорно талантливом поэте кричали во всех поэтических кабаре и превозносили ее выше всякой меры и не по заслугам. Во второй книжке своего журнала князь Шаховской отвел много места Марине Цветаевой – и похвалам ей, и ее собственным писаниям. В одной своей статье, очень остроумной и убедительной, Марина Цветаева, рядом цитат, обнаружила невежество присяжного литературного обозревателя “Звена” – Георгия Адамовича. Этого достаточно было, чтобы парижские критики обрушились на Шаховского и Марину Цветаеву... Шаховской не выдержал этой травли и замолчал. Летом, повторяю, он ушел в монастырь и, таким образом, теперь находится не среди нас и не может отвечать, какие бы клеветы ни распространялись о нем».
Тема травли и клеветы на поэта особенно взволновала курского литературоведа, и пройти мимо этой яркой и трудной судьбыМ.Маслова не могла. Об этом хотелось рассказать и студентам. Однако многое осталось «за скобками» этой встречи в университетской аудитории, потому что времени для глубокого профессионального разговора недостаточно, когда автору хочется поделиться не только научными наблюдениями, но и личными открытиями, жизненным опытом. Главное, что Марина Цветаева послужила своеобразной «точкой притяжения» для студентов, пожелавших услышать о поэте из уст курского литератора, уже достаточно глубоко изучившего её творчество. И значит, разговор этот может быть продолжен.
Апрельская встреча в КГУ состоялась благодаря приглашению профессора кафедры русского языка, доктора филологических наук Ирины Сергеевны Климас, автора замечательной книги «Язык поэзии Серебряного века» (2015). Книгу эту Марина Маслова получила в подарок от своего университетского наставника, и они с Ириной Сергеевной снова вспомнили, как на первом курсе в далёком 1989 году нерадивая студентка получила нечаянную «двойку» по диктанту, но после решила, что быть двоечницей не к лицу, а надо взять и за ум взяться.
Ну, и взялась, как видно из её нынешних сочинений…
А чтобы молодёжь приобщалась к трудам курских писателей, подарила Маслова одному из самых внимательных своих слушателей, студенту старшей группы филфака Кириллу Каменскому свою книгу статей – с надеждой, что прославившийся на родном факультете поэт, читающий лекции по метрике и ритмике в литературном клубе «Эвтерпа», когда-нибудь вспомнит об этой встрече, будучи прославленным, может быть, уже на весь мир или хотя бы на всю страну.
 
В заключение – небольшой отрывок из работы Марины Масловой «”Не от мира сего”. Марина Цветаева и Дмитрий Шаховской: грани соприкосновения».
 
…Комментируя последнее цветаевское письмо, впервые опубликованное в его книге «Биография юности», архиепископ Иоанн Шаховской писал: «“Грусть”, о которой Цветаева говорит… характерна для общества русского, которое считало иноческий постриг чем-то вроде самоубийства. Такое чувство, тем более у Цветаевой, могло возникнуть в отношении 23-летнего человека, благополучно жившего чисто-светской, интеллектуальной и литературной жизнью, поэта, писателя. Новый мой путь не умещался в горячем и честном уме М. Цветаевой. Она предельно искренно выражала свои чувства, об этом свидетельствует ее письмо, как и все ее писания. Живой, тончайшей поэтической мыслью она реагирует на мой уход из жизни, то есть из того круга поэзии, литературы, в котором я находился и который был ее кругом».
Далее владыка приводит текст стихотворения, уже цитировавшийся выше в более позднем его варианте, а в издании 1977 года он звучал таким образом:
 
По камням, по счастью и по звездам
Направляли путь к краям далеким.
Кораблей предчувствуя движенье
Говорили о великом ветре.
 
И никто из нас не мог поверить,
Что хотим мы в жизни только славы
Отлететь на каменные звезды,
Полюбить блаженства первый камень.
 
«Цветаева воспринимает эти строки, – комментирует Иоанн Шаховской, – и мой уход из литературы и из “мира”, как что-то происходящее “вне жизни, над жизнью”. Второй половиной этого определения (“над жизнью”) она, по-видимому, хочет углубить ценность состояния “вне жизни”».
Владыка считает, что состояние это было слишком болезненно для поэта, было некой «крайностью чувств», свидетельствующей о духовном надломе:
«Какая-то трещинка видна в ее ценностях. “Мне жаль Вас терять – не из жизни, я сама – вне (курсив мой), из третьего царства – не земли, не неба, – из моей тридевятой страны, откуда все стихи”. Строки эти ее значительны. И, думаю, остро-автобиографичны».
Далее возникает сравнение Марины Цветаевой с Михаилом Булгаковым по признаку идейных расхождений с ортодоксальным христианством; трактуются цветаевские строки о «тридевятой стране»:
«Видишь их раскрытие в финале “Мастера и Маргариты”: не небо, не ад, а какое-то другое, третье (неясное) место в вечности для людей. Конечно, такого места нет, но Цветаева и М. Булгаков хотят, чтобы оно было; место, лишенное божественного света, но соответственное любви земной и земному человеческому творчеству.
Цветаева предвосхищает булгаковское царство, где устроен был на целую вечность Понтий Пилат и где устроился и Мастер с Маргаритой. Марине, видимо, жаль меня “отпускать” с этой перспективы – не с земли (она сама – не только на земле), а из этого третьего мира, созданного ее свободным и потому столь дорогим ей, творческим вдохновением.
На этом стоит “литература”, поднимаясь большой волной над дождиком земли и ее “сиротливыми дорожками” вокруг храмов и святынь.
Цветаева не видит огромного мира над “третьим царством”, что было, на какой-то срок, нашим общим царством и где мы встречались с ней... Журнал мой был тогда и для нее одним из выражений этого “Третьего Царства”. Для меня ж оказался он еще чем-то бóльшим. Но создалась человеческая близость по “третьему царству”... И теперь от этого я уходил, и не только от “лирической игры”, но и из всего “третьего царства”. А Марина оказалась ему верна до конца своих дней. И царство это ее не пощадило и растерзало. Потому что вообще его нет, этого третьего царства в мире духа. Tertiumnondatur» .
Владыка избегает уточнений своей мысли, остается в образном пространстве, предложенном Мариной Цветаевой. Но кажется очевидным, что «третьим царством» для нее была любовь. Земная, страстная, стихийная, но претворенная в стихи.
 
Что страсть? – Старо.
Вот страсть! – Перо!
(«Люблю ли вас?..», 1920; I, 513)
 
В словах владыки Иоанна слышится сожаление, что именно в область страстных отношений, в эту «лирическую игру» непрестанно вовлекалась Марина Цветаева. И далее он размышляет: «…Марина меня зовет хотя бы в краткий отпуск, из этой только что для меня начавшейся новой жизни... Ведь в эти дни, когда она писала свое письмо, я был, вероятно, уже на Афоне и готовился к постригу... А она пишет: “В 20-х числах здесь будет Мирский, приезжайте, жить будете у нас, в комнате С.Я., вторая кровать. Побродите по Сэн-Жильским пескам, покупаетесь, поедите крабов и рыбов, прослушаете две моих новых вещи – проститесь с чем-то, чего на Подворье с собой не возьмете”... Милая, трогательная Марина, как хотелось ей меня утешить пред началом моих новых путей… на “сиротливых дорожках”.
Но никакого дождя не было и никаких сиротливых дорожек. Ни в тот год, ни потом. И уже прошло больше 50 лет, с того, 1926 года. И над всеми трудностями был Божий Свет...»
Владыка Иоанн, сожалея о елабужской трагедии, конечно, и не мог мыслить иначе, и было бы странно возражать ему, напоминая, что не будь в жизни Марины этих «сиротливых дорожек» и «лирической игры», не было бы, скорее всего, и самого поэта. Вряд ли Марина Цветаева хотела подобной жертвы.
«Какая печаль, что за ее “третьим” царством не открылось Марине такое простое второе, настоящее, не литературное царство человека, в котором и Марина могла бы спастись от своей предельной сиротливости в мире – особенно в эту ужасную елабугскую минуту. <…> Она была тоже (по-своему) “не от мира сего” – Марина, и умела мужественно защищать в себе дух неотмирности. Но среди ее сиротливых дорожек не хватало, не хватало ей Царства Царя славы».
В этом было основное расхождение между душевной неотмирностью Марины Цветаевой и духовной неотмирностью Димитрия Шаховского. Цветаева оставалась сиротой, не усыновляя дух свой Христу. Ее состояние «не от мира сего» означало духовное сиротство и вызов миру: «не снисхожу». Дмитрий Шаховской, так же как и Цветаева, «не снисходя» до земных низостей, отрекаясь от мира, вместе с тем входил в сыновство Богу, искал Царства Царя славы. «Неотмирность» его внешне сродни цветаевской по принципу самоотречения, жертвы. Но Цветаева жертвовала себя слову, поэзии, высшему на земле. «Абсолютизировала неабсолютное» . Дмитрий Шаховской, оставляя литературу, жертвовал Слову, Высшему во вселенной. «Литературное слово, оторванное от служения Божьему Слову, конечно, соблазн духа», – полагал он. «Бог звал меня на путь слезного, покаянного очищения и молитвенного служения Слову всею жизнью».
Быть может, именно встреча с Мариной Цветаевой, как и соприкосновение с «культурой тончайшего русского слова» в ее поэтическом наследии, позволили будущему иерарху православной церкви, даже не соглашаясь с поэтом в «крайностях чувств», все-таки с большей неколебимостью сделать свой выбор. Композиция книги архиепископа Иоанна Шаховского, последовательность писем писательских такова, что именно цветаевская тема оказывается в ней заключительной. Цветаева стала для него знаком, многозначительным символом эмигрантской литературной эпохи 1920-х годов. Ее последнее письмо и комментарий к нему архиепископа Иоанна позволяет ему сказать и о ней и о себе в некоем обобщающем единстве. И это перекликается с названием книги «Биография юности: Установление единства», подтверждая, что вся книга обращена глубинной мыслью к Марине Цветаевой, мыслится автором как ответ на последнее цветаевское письмо, на неизбывную цветаевскую грусть, на горечь ее сиротства в мире, где она чувствовала себя «не от мира сего».