К 88-летию Михаила Еськова

«РЕЛИКТОВАЯ РЕЧЬ» В ЭПОХУ ЦИФРЫ.
Русские писатели на страже национальной культурной безопасности
 
 
Сегодня мы живём в оккупированной стране,
в этом не может быть никакого сомнения.
То, чего врагам нашего Отечества не удалось добиться на полях сражений,
предательски совершилось под видом демократических реформ…
Чужие голоса в средствах массовой информации,
чужая любовь и чужая архитектура городов и посёлков –
всё почти чужое, и если что позволяется своё,
то в скудных нормах оккупационного режима…
 
Валентин Распутин,
из выступления на IX Всемирном Русском Народном Соборе (2005)
 
 
Материал этот готовился в качестве доклада на региональном этапе Рождественских чтений, прочесть его предстояло на Круглом столе в курской библиотеке им. Н.Асеева. Приглашена я была недели за две до мероприятия, и в это время как раз висела на сайте «Российский писатель»  статья Александра Калмыкова «А.П. Ткачев. Восемьдесят лет на страже культурной безопасности России», о народном художнике СССР Алексее Петровиче Ткачёве. Так что подзаголовок для своих размышлений позаимствовала, осмыслив проблему по-своему, из названия этой статьи. Соглашусь с А.Калмыковым и в оценке происходящего:
«Одной из главных характеристик последних 30 лет в жизни нашего государства является понятие война. Из холодной войны, окончившейся распадом Советского Союза, Россия постепенно перешла сначала к попытке самоубийства в 90-е годы, а затем, когда она не удалась, к новой холодной войне Запада против нее. В настоящее время холодная война, искрившая локальными конфликтами средней интенсивности по периметру государства, перешла в конфликт региональный – специальную военную операцию на Украине, в которую вовлечены до пятидесяти государств. Современные военные столкновения – это тотальные войны. Противоборство ведется во всех возможных сферах человеческой деятельности. К классическим методам государственного противостояния, таким, как политические, дипломатические, вооруженные конфликты в ХХ веке добавились: экономическая война, ментальная война, дисквалификации и бойкоты в спорте, а также война на культурном фронте, включая все его разнообразие: литература, кино, театр, музыка, изобразительное искусство».
 
Обдумывая будущий доклад и размышляя о методах борьбы на культурном фронте, предполагала рассказать о «реликтовой речи» наших писателей-современников, никак не ожидая, что в последний момент буду поставлена самой жизнью перед таким фактом, который опрокинет все мыслительные построения. Об этом уже написала в своём репортаже о прошедших чтениях, дополнив официальную информацию личными впечатлениями. И главное впечатление касалось проблемы злоупотребления иностранной лексикой. Сочинение студента, претендующего в будущем на статус поэта и прозаика, повергло в уныние своей абсолютной чуждостью русской культуре и безнадёжной безграмотностью при неуёмном щегольстве иноязычной лексикой. Для меня это был факт нашего поражения на культурном фронте.
Смириться с этим невозможно, надо сопротивляться.
Потому на круглом столе говорила не об известных русских писателях, стоящих на страже национальной культурной безопасности, сохраняющих русскую речь во всей её первозданной чистоте и красоте, а показала на конкретном примере, зачитав сочинение студента, какое будущее уготовано русскому языку, если не остановить этот неудержимый вал англицизмов и прочего «чужебесия».
Как писал хорватский лингвист и богослов Юрий Крижанич, впервые употребивший понятие чужебесия, «ничто не может быть более гибельным для страны и народа, нежели пренебрежение своими благими порядками, обычаями, законами, языком и присвоение чужих порядков и чужого языка…».
Из моих ныне здравствующих современников-курян об этом уже писали Борис Агеев и Михаил Еськов, о чём скажу далее. И много других современных наших писателей стоят ныне на страже нашей культурной безопасности, спасая русский язык от чумного заражения бессмысленной иностранщиной, которой бравирует молодёжь, считая, что это круто.
На встрече в библиотеке успела сказать коротко лишь о том, как Борис Агеев, наш известный прозаик, высоко оценённый российским читателем, рассказывая о простой русской крестьянке, Евдокии Петровне Еськовой, матери писателя Михаила Еськова, горько погоревал, что её лёгкая, безыскусная речь сегодня многим уже непонятна, кажется примитивной, «деревенской», грамматически неправильной. И назвал он эту простую русскую речь «реликтовой», то есть ныне воспринимаемой как «пережиток древних эпох». Ему-то она дорога, а вот современникам, особенно молодёжи, кажется устаревшей.
При этом молодые приверженцы заимствованной лексики не замечают собственной безграмотности, неумелого  употребления и чужих, и родных слов. Но чужими, звучными и модными, словечками легче пускать пыль в глаза, они будто бы скрывают твою глупость и бескультурье, позволяют казаться умным и начитанным.
Да ведь и тот самый  студент, чей опус ужаснул меня нагромождением «изящной» тарабарщины (эспланады, аркады, кариатиды и т.п.), в первые минуты устного общения показался самостоятельным. Вместо «история» или «рассказ» он важно произносил «нарратив», и я тогда подумала: «О! начитанный, умный, видать, студент…». И какое же горькое разочарование придётся испытать преподавателю, когда за внешней начитанностью, напичканностью ума чужими понятиями не окажется живого, одушевлённого смысла.  Так ведь и обезьяну можно научить произносить какие-то слова, но человеком это её не сделает…
 
***
Михаил Николаевич Еськов, наш старейший курский прозаик, удостоился удивительной характеристики от своего земляка Николая Ивановича Дорошенко, назвавшего его в одной из своих статей «одним из самых таинственных русских писателей».
Этими словами открывается двухтомное собрание сочинений М.Н. Еськова, изданное комитетом по культуре Курской области (ныне министерство культуры) к 85-летию писателя в 2020 году. Загадочные слова Николая Дорошенко подчеркнул и даже усилил редактирующий издание сочинений своего друга Борис Агеев. Он озаглавил предисловие таким образом: «Тайна и парадокс. Михаил Еськов как писатель особого культурного типа». В результате означенная прежде «тайна» возведена в ранг особого, редкого культурного феномена, который не так-то просто растолковать в нескольких словах, но при этом основным его признаком или качеством следовало бы назвать именно глубинную искренность, простоту.
Н.И. Дорошенко нашёл самый верный путь разъяснения своей мысли:
«Многие его (Еськова. – М.М.) произведения возвращают нас к более чем суровому периоду нашей истории, когда люди и во время, и после самой разрушительной войны в буквальном смысле не жили, а выживали. Воссозданные Михаилом Еськовым картины этой жизни имеют огромную притягательную силу. Это как «Московский дворик» кисти Поленова со стареньким колодцем, с ветхими строениями, с ребёнком на травяном коврике. Как «Грачи прилетели» Саврасова с неприветливым серым небом над утлым и слякотным пространством. Но только потому, что написаны эти картины не одними красками, а и благодарным приятием всего, в чём вызревает наша русская душа, полотна эти уже более века остаются для нас самыми родными, самыми драгоценными. Вот и о чём бы ни писал Михаил Николаевич, в моей читательской памяти остаются не только его сюжеты, а и собственное уютное ощущение от его необыкновенно доверительной интонации, от его писательского тепла, от его то суровой, то сострадательной любви к своим героям».
Мне кажется, живость, сострадательность языка писателя, пожалуй, и есть та загадка, та самая причина, благодаря которой испытываешь и «уютное ощущение», и в то же время некоторую растерянность. Как бы «из ничего», из самых обыкновенных слов, нередко из диалектных «деревенских» говорков складывается живописная картина народной жизни, это «благодарное приятие всего, в чём вызревает наша русская душа».
«Материнским языком» назвал эту живую народную речь исследователь языка художественной прозы М.Н. Еськова, курский филолог, профессор языкознания А.Т. Хроленко. Прочитав книгу Александра Тимофеевича «Материнский язык в прозе Михаила Еськова» (Курск, 2017), и сама не удержалась, написала на сайте «Российский писатель» лет пять назад:
«У прозы Михаила Еськова такой характер, такое лицо и такое речевое волеизъявление, что современным лингвистам, изучающим язык писателя, представилось возможным назвать этот язык «материнским». Кажется, такое определение в характеристике языка русского писателя мы встречаем впервые. Именно этот, в общем-то, неожиданный и редкий в современной прозе, язык, требующий «истинно первородных слов», создаёт неповторимый облик, уникальную манеру писателя».
Эта народная русская речь долгое время казалась и мне чем-то устаревшим, «неправильным», сохранившимся только в говоре стариков, а потому и чисто литературным приёмом в творчестве современных авторов. Казалось, так уже и не говорят. Уже все образованные…
Но однажды посчастливилось встретиться с живым носителем мягкого южнорусского говора, который в словарях современного русского языка называют диалектным. И уж его-то, этого человека, в необразованности не заподозришь. Он известен по всей России и всему миру. И его бесхитростная русская речь напоминает о том, что культура и цивилизация не идут рука об руку. Теснит сегодня бездушная техническая цивилизация хрупкую человеческую культуру, живую культуру языка, благодаря которой мы и сохраняем до сих пор своё человеческое лицо.
Невозможно было не удивиться тому, что человек, пользующийся самыми современными машинами, самыми последними достижениями техники в своей деятельности, бережно хранит язык предков, не желает в угоду широкой известности отказываться от самобытного говора, который кому-то может показаться дремучим, кондовым, но отжившим своё…
 
***
Будучи по профессии врачом, Михаил Еськов как-то давно на одном писательском семинаре сказал, что люди, по его наблюдению, болеют и умирают только тогда, когда становятся никому не нужны.
Это наблюдение подтверждалось в семье писателя. Мама Михаила Николаевича, Евдокия Петровна, никогда не болела и ушла из жизни только по естественному порядку вещей, в возрасте, которого редко кто достигает сегодня. Ей было 105 лет!
Это ей Борис Агеев посвятил очерк «Сколько терпения человеку нужно», и там есть такие слова: «…Она, может быть, была последней из людей, у которых иной, чем у нас, генный состав, иное расположение молекул ветхонького тела, материальной “решетки” со всей своей грустной “биологией”, клетки для души, осветленной настолько, что уже переходила прямо в дух».
И далее Агеев говорит о языке бабы Дуни (как звали её близкие), называя её речь реликтовой, сегодня уже утраченной, остающейся разве что в книгах русских писателей.  
«...И не случайно было сказано: “Кто хочет сохранить душу, тот ее потеряет”. Нельзя ее хранить в сундуке недоступной для “пользования”, и чем больше человек ее тратит на добро, тем прозрачнее она, тем светлее становится. Мы, молодые, что-то рано устаем, мы прагматики и больше думаем о своем, и лукавое воображение подставляет нам картины опустошительных душевных трат и избывания дней без того участливого отношения к другим людям, которое было свойственно бабе Дуне, существу не только из иного века, но и из другого мира. У нее и язык был “оттуда”, из угасших галактик, откуда редко теперь доносится звук человеческого голоса: старинная, простая и живая речь со своими “блестками” и красками. Реликтовая эта речь теперь исчезла под давлением молодежного сленга, компьютерной “фени” с ее американизмами и залитературенного жаргона интеллигенции».
 
Курская крестьянка, подарившая нашему краю замечательного писателя, была хранительницей того же южнорусского говора, каким ласкала своих пятерых детей и крестьянка Мария Ефремовна Конюхова, подарившая не только России, но и всему миру великого мореплавателя, путешественника, способного, кажется, преодолеть любые преграды, дерзновенно раздвигающего границы человеческих возможностей.
И тут я, вступая в диалог с Борисом Агеевым, задам риторический, по сути, вопрос:
- А может, не исчезла, Борис Петрович?
И отвечу на него сама, обращаясь к фигуре одного из православных подвижников современности отца Фёдора Конюхова, родившегося на берегу Азовского моря и впитавшего южнорусский говор, как говорят, с молоком матери.
Отец Фёдор не утратил связи с этой старинной, простой, живой русской речью. Вот и назовём его говор реликтовым, памятуя о том, что «реликты являются проявлением прошлого в наше время».
Помнится, ещё критик Владимир Бондаренко писал и прозаике Владимире Личутине, что речь последнего, напоённая красотой родного северного края, народное слово писателя «гуляет на свободе, не давая себя стреножить».
Вот точно так же мне хотелось бы сказать и о Конюхове: он не треножит своё слово, «не зажимает его в угоду логике», не выхолащивает, равняясь на «нормы современности».
Потому не ушло в прошлое, осталось – и не только в языке русских писателей  – это народное «нестреноженное» слово. Фёдор Конюхов не только в спортивных достижениях отодвигает границы возможного. Он и в языке стремится удержать то, что, казалось бы, неудержимо, что уже невозможно сохранить под натиском технократической цивилизации.
 «Мы живём в ХХI веке, но человечество ещё не построило даже основы культуры. Ведь цивилизация – это ещё не культура», – пишет отец Фёдор в своей книге «Там, где видно Бога».
Очевидно, что грамматика языка – это «цивилизация», это обязательное условие развития общества, требование универсальное для всех. А способность уважать редкий талант – даже вопреки «грамматике» – это уже культура. Способность оживить сухую «грамматику», одухотворить её своей мыслью, наполнить смыслом каждый элемент языка – вот задача культуры. Нет культуры там, где язык выхолощен до бесцветной ледяной сосульки, где языком не общаются, а только обмениваются информацией, «осуществляют коммуникацию». Где язык отчуждают от духовных традиций народа.
Грамматика – орудие цивилизации и порождение её, а культура духа, внутренний лад – от Бога.
Вот и отец Фёдор не может, не хочет отринуть южнорусский свой говор, сохраняя живую речь как уникальное явление родной культуры (в отличие от общеевропейской цивилизации). 
 
***
По поводу своеобычной русской речи всемирно признанного путешественника много всяких разговоров в инете. Понравился мне эпизод из документального фильма Антона Вольского «Тихоокеанский затворник». Если ничего не путаю, именно здесь ведущий вспомнил, как однажды встречали мореплавателя после очередной кругосветки.
– Вы английский знаете? – спрашивают Конюхова в иностранном порту.
– Да я русский уже забыл! – отвечает отшельник, вернувшийся из полуторагодового одиночного плавания в Тихом океане.
Это, конечно, шутка отца Фёдора, языком русским он дорожит несказанно, только не тем, который Борис Агеев назвал «залитературенным жаргоном интеллигенции», а живым, разговорным, со всеми его неправильностями, «особинками».
Помню, при освящении часовни в честь свт. Митрофана Воронежского в деревне Фёдора Конюхова в Тульской области кто-то из присутствующих священников опять заговорил про этот уникальный для нынешнего публичного человека мягкий говор отца Фёдора.
– Я берегу его! – откликнулся он. – Предки мои так говорили. Если мы забудем его, этот говор, мы станем безлики.
Так что забыть можно какие-то новомодные чужие словечки и навязанные интернетом правила их употребления, а родную речь, впитанную душой от рождения и воспитания, уже не забудешь, она, если пользоваться ею с любовью, поможет сохранять достоинство в любой ситуации.
В подтверждение этих слов хочу привести свои впечатления от просмотра передачи «Первый проект» с участием отца Фёдора, где он блестяще продемонстрировал такое владение русской «реликтовой» речью, что весьма уверенный в себе и нарочито небрежный к авторитету священника ведущий в конце концов вынужден был отступить, отдав инициативу вдохновенному батюшке-публицисту.
Не буду многое пересказывать, упомяну лишь те эпизоды, где отчётливо прослеживается характер ситуации на уровне речи собеседников. Ведущий с самого начала задаёт «неудобные» вопросы, но и получает резкие «отрезвляющие» ответы. Например: зачем всё то, что делает отца Фёдора путешественником-экстремалом?
– А зачем вам эта передача? Зачем эти внешние атрибуты? – получает ведущий в ответ. – Стоило ли три часа настраивать аппаратуру, устанавливать свет, чтобы потом усомниться в целесообразности поступков другого?
Я привожу приблизительный смысл высказываний, не пытаясь стенографировать. Хотя ответ отца Фёдора на вопрос «зачем» звучит и в его книгах: «Чтобы отодвинуть пределы человеческих возможностей».
Говорят о погружении в Марианскую впадину. Ведущий снова: зачем? Отец Фёдор в ответ разразился блестящей публицистической речью. Примерно такой: миллионеры в пробках на московских улицах – нонсенс, нелепость! Сидят в своих машинах, теряют время… Да постройте вы на свои миллиарды новые дороги, спуститесь под землю со своими лимузинами, придумайте что-нибудь! Двигайтесь, развивайтесь!.. Нет, стоят в пробках, зевают… Человек живёт не для того, чтобы кушать и ездить на машине. Он же должен быть ещё любознательным, стремиться к новому…
Ведущий пытается снизить планку пафоса, отец Фёдор, отстаивая позицию, торжественно подытоживает:
– Сколько человек будет жить на земном шаре, столько он будет писать книги и картины, читать и путешествовать!
Едва заговорил батюшка про волю Божию, ведущий ему шпильку:
– Зачем людей лечить? Пусть умирают, если на то воля Божия…
Отец Фёдор спокойно отзывается:
– Есть свобода воли. Бог даровал её человеку. И если кто-то заболел, ему нужно помочь, это наша обязанность. Нельзя нам сказать: «на всё воля Божия», когда Бог ждёт от нас сострадания и любви к ближнему. Он сотворил нас по Своему подобию. Он учит нас быть такими.
Пример этой видеозаписи показал мне, что отец Фёдор очень увлекающийся человек. Умелый организатор дискуссии может запросто «раскрутить» его и легко перебрасывать инициативу от одной темы к другой, так что батюшка едва успевает давать ответы на стремительно возникающие вопросы и недоумения ведущего. Однако не всё так просто в отце Фёдоре… Парадоксальность его ответов в конце концов приводит ведущего к полной растерянности:
– Вы мне сейчас матрицу рвёте! – кричит он, и в переводе на русский это означает «взрываете привычное мировоззрение».
Стремительный «обрывистый» диалог наконец выходит на некое плато, когда ведущий лишь смиренно вставляет свои реплики, а отец Фёдор уверенно ведёт неспешный рассказ на свободные темы, которые интересны прежде всего ему. И что удивительно: даже говоря о каких-то специальных вещах, о снаряжении и оборудовании путешественника, он избегает иноязычных терминов, объясняет всё простым языком, понятными словами.
Мягкая, добротная русская речь его льётся плавно и густо, будто янтарный мёд…
 
***
При встрече с отцом Фёдором Конюховым спросили мы его, каким святым он молился в море. Отец Фёдор ласково улыбнулся:
 – А всем. Да, чаще святителю Николаю… Но ведь не только он покровитель путешественников… Все святые помогают не только на земле… Святая Матрёна слышит нас и в море, и в горах, и в пустыни…
Я потом встречала эту же мысль у него в книгах, он нередко возвращается к разговору о помощи небесных покровителей во всех ситуациях, независимо от места и времени. А тут меня умилило, как он произносит имя святой Матроны Московской, будто бабушку свою добрую вспоминает – «святая Матрёна помогает всем». И правда, кажется невозможным в его устах это латинское слово «матрона» (так называли замужних женщин высшего сословия), а вот русское Матрёна, Матрёнушка, которое нынешние православные уже и стесняются произносить, считая слишком просторечным, в душевном говоре отца Фёдора звучало наиболее гармонично. Сам он, как я потом узнала из одного его интервью, этого говора своего не стесняется и поступаться им не хочет даже ради литературной известности. Зашла речь о возможности записать аудиокниги отца Фёдора в авторском исполнении, и вот тут он обронил, что у него, дескать, говор не для аудиокниг, пусть другие читают.
Этот самобытный говор знаменитого морехода стал притчей во языцех в инете, чего только не предполагают, почему он так говорит.
А как? Говорит он на чистом русском языке, практически без чужеродных вкраплений. Но непривычны для уха нынешних горожан некоторые особенности его произношения. Суть его говора в смягчении глагольных форм: «Эверест принадлежить каждому», «едуть рабочие утром», «у нас живуть все…». Чей-то слух может поначалу и резануть это произношение, но надо помнить, откуда родом отец Фёдор.
Чтобы впредь никому не смущаться своеобразной речью легендарного путешественника, приведу небольшую научную справку.
Диалектное различие в произношении твёрдого и мягкого «т» в окончаниях глаголов третьего лица является одним из основных в противопоставлении северного и южного наречия русского языка. В южнорусских говорах формы глаголов 3-го лица ед. и мн. ч. I и II спряжений имеют на конце [т'] (т-мягкий). Например: он идёть, пишеть и т. д.; они идуть, пишуть; он сидить, косить и т. д.; они сидять, косять и т. д.
Надо помнить, что мягкое «т» характерно даже для литературного украинского языка: у глаголов II спряжения оно присутствует как в ед., так и во мн. ч. (вiн ходить, сидить, вони ходять, сидять), у глаголов I спряжения – только во мн. ч. (вони лiзуть, несуть), в 3-м лице ед. ч. согласный [т'] в окончании отсутствует: вiн лiзе, несе.
Наличие [т] (твёрдого) в окончаниях глаголов характерно для северного наречия, большинства среднерусских говоров и литературного языка.
Современная литературная норма с твёрдым «т» установилась не сразу. В начале XIX в. допустимым считалось и употребление т-мягкого.
К примеру, поэт-сатирик С.Н. Марин (1776 – 1813), детство которого прошло в Воронеже, мог позволить себе такую неожиданную для современного читателя рифму:
Нельзя иметь тебе сумненье,
Чтоб мог иную я любить.
Коль сердца каждое движенье
Тебе одной принадлежит.
Здесь очевидно, что автор ориентировался на диалектное произношение с мягким конечным «т»: любить / принадлежиТЬ. К концу XIX и позднее, в XX веке, подобное произношение для образованного человека стало уже невозможным. Ведь образование предполагает владение литературной нормой, и если норма нарушается, то можно заподозрить в человеке неграмотность. С.Н. Марин с 14 лет жил в Петербурге и принадлежал к наиболее образованной части дворянства (литературные, театральные и дипломатические круги). Так что дело тут не в неграмотности, а в языковой традиции.
Русские писатели нередко использовали  диалектные особенности языка для речевого портрета своих героев. К примеру, произношение т-мягкого в окончаниях глаголов часто встречается у писателей из южных областей России, описывающих быт и говор родных мест.
Наш Евгений Иванович Носов так рисует портрет мальчишки, увидевшего работу взрослых в деревенской кузнице:
«Прибежавший из деревни Митька запальчиво рассказывал: – Ой, что делается! Сам Денис Иванович куёть… Ватник снял, в одной исподней рубахе… Перемазался – ужасть… Денис Иванович куёть, а Квадрат качаить…».
Это из рассказа «В чистом поле за просёлком». Квадратом в деревне величали деда, произношение имени которого было для сельчан неудобно: звали его Кондрат. Видимо, это носовое «ндр» было непривычно русскому крестьянину.
Непривычно было, наверно, и Фёдору Конюхову, выросшему в Запорожье, произносить твёрдое «т» в глаголах. Однако он добился такого уровня признания и уважения не только на родине, но и во всём мире, что теперь может позволить себе родной южнорусский говор вопреки ожиданиям и общеобязательным требованиям современной культурной ситуации. И никто не заподозрит его в безграмотности. Уровень духовной и нравственной культуры у него настолько высок, что упрекнуть его просто некому – никто не имеет на это морального права. Требовать от него соблюдения общепринятых орфоэпических норм в живой разговорной речи – попросту нелепо. Книги он пишет классическим литературным языком, а живая речь отца Фёдора – это его самобытнейшая примета, его особинка…
 
 «Слушать его спокойную, умиротворяющую речь, с его мягкими окончаниями приятно – музыка речи, – написала одна почитательница таланта писателя и художника у себя на странице в инете. – Слушаю, как он рассказывает о подготовке полета на воздушном шаре… «Сейчас идёть подготовка. Очень интенсивная. Я только что прилетел с Италии, где проходил обучение по управлению воздушным шаром. Почему Италия? Я сейчас учуся в Англии, а там январь, февраль очень большие ветра дують. И в Италии, у подножия гор сейчас спокойнее»… Почему я привела цитату из его рассказа? Да просто вновь хотелось напомнить, через его плавную северную речь, что его отец – потомок архангельских рыбаков-поморов».
А я цитирую эти рассуждения к тому, что не все понимают природу «умиротворяющей речи» отца Фёдора, считая её наследием архангельских предков Конюховых.
Чтобы впитать в себя эту мягкость и гармоничность говора, надо слышать его с детства. Особенности речи не наследуются по крови, это продукт живого восприятия. Потому речь отца Фёдора не «северная», а как раз наоборот – это, повторюсь, южнорусский говор, унаследованный от земли по праву рождения и принципиально сохранённый отцом Фёдором как драгоценная память, питающая душу корневым соком запорожских приазовских степей. Мужество и суровое упорство мореплавателя, отвага и бесстрашие перед неукротимой стихией – да, это, конечно же, от поморов, от архангельских сродников по отцовской крови. Но текучая плавность говора – от материнского лона, от домашнего воспитания…
 
***
Михаил Еськов как-то рассказал мне про цыплёнка.  Мол, покажи ему в первые мгновения жизни что-нибудь другое вместо курицы-мамаши, он потом до полного взросления и будет бегать не за наседкой, обучающей цыплят куриным премудростям, а за тем объектом, который увидел сразу, как только вылупился из яйца. Именно «объектом», не обязательно живой птицей. Увидит чушку деревянную, за ней и пойдёт…
Всё это рассказывал Михаил Николаевич и курскому губернатору на собрании в День литератора в Курске. Пытался докричаться до чиновников, чтобы навели порядок в городе – убрали с высотных зданий всяческие рекламные слоганы на латинице и названия торговых центров, вроде  «Sadovaya Plaza», что возвышается над центральными улицами города и видно издалече. Говоря про цыплёнка, Еськов напоминал о том, что если дети наши будут с ранних лет видеть вокруг чужие буквы, чужой язык, они своего знать не будут.
Писателям удалось повлиять на курских чиновников – и жёлтые громко кричащие буквы сняли с фасада торговой высотки.
В рассказе «В лучах заката» М.Н. Еськов писал о современной речи русского человека:
«Нынешние поверхностные воды перемешаны со всякой вредной химией, отравлены нечистотами, без соответствующей очистки для употребления они не годятся. За чистой водой проникают в глубины земли, в древние естественные времена. Похожее явление происходит и с языком. Услышать теперь истинно первородное слово – под стать глотку родниковой воды, дошедшей до нас через многие и многие вековые пласты».
А ведь можно задуматься: почему у нас легко соглашаются принять иностранные заимствования, попугайски повторяют чужие слова, а опуститься в глубины своего, родного языка не хотят? Почему старые слова родной речи,  кажущиеся непонятными, отвергаются, а чужие, не только непонятные, но и неприятные для уха русского человека (абьюзер, лизинг, каршеринг и т.п.),   легко приживаются? Ответ очевиден: идёт планомерное вытеснение русского языка на ТВ, непрестанно звучат англицизмы во всех СМИ, потому проще привыкнуть к чужому, чем проявлять усилие в поисках своего. Ведь истинно русское слово теперь надо именно искать:  самому выбирать книги для чтения, идти за ними в библиотеку, читать русскую классику внимательно и неспешно, не ради знания сюжета, а для питания души. На всё это нужно время, а его, кажется, уже нет… Оно уплотнилось, сжалось и мчится неумолимо…
Но какой смысл и жить русскому человеку, если у него не останется времени быть русским, если везде, во всех сферах жизни от него будут требовать только «компетенции» в нажатии кнопок, надписи на которых сделаны не на русском языке…
Пока писала эти страницы, что-то взяв из уже опубликованной книги о Фёдоре Конюхове, что-то осмысливая заново, жизнь поставила меня вновь  перед страшной очевидностью. Да, мне страшно, когда обнаруживается чуждость там, где прежде виделось духовное родство…
…Мне после напомнили, что в студенческой аудитории лучше избегать трёх проблемных тем: религии, политики и национальности. Но я благодарна обстоятельствам, позволившим обнаружить связь между наличием у человека попугайской любви к заимствованному и отсутствием любви к родному. Тот же студент, сознание которого утонуло, захлебнулось в чужеродной лексике, оказался неспособным понять происходящее сегодня на фронтах СВО. Этот детский лепет о «навязанной пропаганде» своих СМИ терял всякую логичность, когда я спрашивала студента, из какой, из чьей пропаганды он почерпнул свою точку зрения. Это ж надо быть вовсе не способным к самостоятельному мышлению, чтобы не заметить за собой, что ты отвергаешь одну пропаганду, но одновременно принимаешь другую. И уж если на то пошло, если сам не можешь определиться, то не логичнее ли всё-таки слушать свою, родную пропаганду, а не чужую, забугорную?
Вот где тупик. Люди, считающие себя умными, доверяющие своей «интуиции», как они говорят, почему-то уводятся этой самой «интуицией» от правды ко лжи, от света к тьме, от Христа к Антихристу. Они не понимают, что, отвергая правоту своего народа, автоматически встают на сторону врага. Ибо нет третьего сегодня, только два варианта: либо ты русский, либо ты никто, тебя вообще нет, ты – иллюзия собственного воображения!
Вот такими иллюзиями и пичкают сегодня нашу молодёжь через Интернет и социальные сети. Теперь ещё нейросети займутся образованием и воспитанием стандартных субъектов будущей цивилизации. И всё будет устроено так, что сами эти субъекты своей управляемости из единого цифрового центра не заметят. Они будут упражняться в изящной словесности с маниакальной уверенностью в своей «духовной независимости», будут «доверять своей интуиции», не понимая, что всего лишь реагируют на сигналы дрессировочного маячка…
 Чтобы такого не произошло, давайте читать русскую классику и книги наших соотечественников-курян.
Марина Маслова