Бесценные подарки от семьи писателя

В этом году мы получили поистине бесценные подарки от семьи большого русского писателя Константина Дмитриевича Воробьёва. Первым пришёл портрет дочери писателя Наталии Константиновны с автографом. Писатель, переводчик, общественный деятель, она написала нам такие проникновенные слова, что на душе – благовест.
Другим значительным подарком стала книга Константина Воробьёва, только что напечатанная в издательстве «Вече». Из авторских экземпляров два отправились к нам, в Медвенку. Это трогает до слёз!
И, наконец, мы получили воспоминания Наталии Константиновны, которым поистине нет цены. Мы уговорили её позволить опубликовать их ко дню рождения К.Д. Воробьёва на сайте Курского регионального отделения Союза писателей России. Это богатство должно уйти ко всем, кто любит настоящую литературу.
Ольга и Наталья Артёмовы.
 
 
 
Наталия Воробьёва
 
ПОСТИЖЕНИЕ ЖИЗНИ
 
     Продолжая шагать вот уже восьмой десяток лет по этой странной дороге, именуемой Жизнью, я в последнее время заметила, что меня неудержимо тянет то и дело оглядываться назад… Наверное, просто изменилась походка. Поступь стала тяжелой и не слишком уверенной. А ведь с какой легкостью преодолевались совсем недавно все эти колдобины, рытвины, шаткие мостки и постоянный ветер в лицо! Почему-то долгие годы не покидала почти детская уверенность, что скоро обязательно выглянет солнце. Иначе зачем мне был послан осенью 1945 года такой четкий знак – мое рождение именно в полдень, ровно в 12 часов дня?!.. Нет, в мире ничего-ничегошеньки не происходит просто так. Зря свыше тебе никто не пошлет никакого знака! Да и отец, этот удивительныйчеловек, занесенный сюда, в Шяуляй, в Литву ураганом войны с далекой степной и солнечной Курщины, постоянно говорил о том, что у них в Нижнем Реутце солнце никогда не заходило. Даже писал об этом в своих книгах. А ему я верила, как никому на свете! Значит, и мне должно обязательно перепасть и тепла, и света, как его дочери, наследнице. С первого мгновения я «определила главным» в своей судьбе отца. Тогда еще не знала, откуда, из каких мест собрались в нашу семью родные мне люди: прадед Николай Андреевич Фоканов, исконно питерский, путеец, прабабушка Ульяна Ивановна с Валдая, бабушка-ленинградка Мария Николаевна Дзенис-Фоканова, прадед Янис Янович Дзенис, рижанин, и прабабушка Анна ФридриховнаЛямпке, что родилась в Берлине, (оба были вывезены в Сибирь с малолетним ребенком, как говорят, последышем, кажется, девочкой, и сгинули там), а вот дедушка Виктор Янович Дзенис, родившийся в Риге, тоже, кстати, путеец, дважды спасся, в Риге во время вывозов и потом в войну в Сибири, когда отстал от своего железнодорожного эшелона и заболел цингой… Бабушка Марина Ивановна и дедушка, Дмитрий Матвеевич Воробьев, усыновивший моего отца – куряне. Но есть одна тайна в нашем семейном сообществе, которую так и не удалось разгадать никому… Кто же настоящий отец Константина Дмитриевича Воробьева? Нет ответа… Неужели тот красивый раненый офицер из Австро-Венгрии родом, что однажды постучался в хату в Нижнем Реутце? И Марина Ивановна обогрела и выходила его… Муж ее Дмитрий Матвеевич в то время был на войне и попал в плен…
     Распутывать нити родства – на редкость увлекательное занятие! Во всяком случае, у меня этот азарт не прошел до сих пор. Но с уходом отца возникло понимание, что разгадка была необычайно важна именно для него. Судя по тому, с каким тщанием отец и моя ленинградская бабушка после войны разыскивали родных Эдика Блюмхена, мальчика, сына поволжской немки-партизанки, которую полицаи схватили вместе с двумя маленькими детьми на окраине города, а затем её повесили на базарной площади в Шяуляй. В нашей семье всегда все откликались на чужую беду, и Эдика взяла моя бабушка, говорившая по-немецки, – как-никак свекровь у нее самой была немка Анна ФридриховнаЛямпке, –  ей удалось уговорить охранника возле виселицы отдать ей ребенка, младшего брата немцы увели к себе в казармы. И мои папа с бабушкой нашли-таки родную бабушку Эдика в Нижнекамске! А брата так и не отыскали…
     Эти семейные истории не оставили меня равнодушной, к тому же Эдик часто присылал нам с бабушкой на праздники посылочки с книгами (для меня!) и конфетами, шкатулками для нее. Именно он обратил мое внимание на писателей детективов Агату Кристи, Уилки Коллинза и других, пристрастие к детективам сохранилось до сих пор. В 1976 году Эдик с женой и двумя мальчиками-погодками приезжал в Вильнюс поклониться праху дяди Кости, упокоенному на военном Антакальнисском кладбище…
     И мы вспоминали в тот его последний приезд в Литву на нашей просторной кухне до глубокой ночи Шяуляй… Вся мебель и утварь уже были упакованы, так как ровно через неделю мы должны были с Мариночкой уехать навсегда в Москву Но это удалось на самом деле только спустя два года! Бабушка к тому времени начала уже совсем терять память и не могла участвовать в разговоре.
     Конечно, у Эдика были свои горькие воспоминания о страшных тех днях: казнь матери, утрата родного брата. А у меня свои – радостные, счастливые, несмотря на тоску по родителям. Ежедневные хлопоты в саду и в огороде, готовка вместе с бабушкой разных вкусных блюд (кстати, она замечательно все делала, ловко, споро, жарила-пекла-варила, вышивала, вязала, шила, стирала, гладила, прямо одно загляденье!).
     А какая фантазёрка… В те времена часто не бывало света, и мы зажигали на столе керосиновую лампу, коптилку, после чего отправлялись гулять по Вильнюсу или Ленинграду. Подходили к большому шифоньеру-гардеробу из карельской березы с зеркалом посредине и долго разглядывали витрину Вильнюсского центрального универмага, украшенную к Новому году разными гирляндами и механическими, двигающимися игрушками: зайками, которые съезжали с ватной белой горки вниз, белками, помахивающими нам пушистыми хвостами… Или долго бродили сначала по Апраксину двору, потом по Гостиному двору в Ленинграде, придумывая всякие шутки или читая стихи. С той самой поры, когда говорю о А.С.Пушкине, сразу слышу, как бабушка читает мне наизусть нараспев «Сказку о царе Салтане» или пересказывает сюжеты «Повестей Белкина» – и не было лучше чтения в моей детской жизни! А еще вспоминаются строки: «Румяной зарею покрылся восток, в селе за рекою потух огонёк…» И мы тоже гасили лампу и отправлялись, довольные и усталые от долгой прогулки, спать на мягкой перине, с плотно закрытыми на особые крючки ставнями. Все очень боялись банду «Черная кошка» в те послевоенные времена!
     Следует ли удивляться после таких почти виртуальных блужданий по городам и весям тому, что я в 4 года упоённо рассказывала всем о своей жизни – когда была большая! – в Париже, в голубом доме на берегу Сены, со служанкой Стешей… Папины друзья еще долго потом донимали меня вопросом, зачем я «прогуляла» свое парижское наследство, дескать, как же трудно сегодня приходится папе зарабатывать деньги…
        В Париже я побываю, уже живя в Москве, благодаря акции перезахоронения генерала А.И. Деникина и философа И.А.Ильина с супругами в некрополе Свято-Донского монастыря, которые ранее покоились на кладбищах за рубежом.
      И мне, как не странно, некоторые места в Париже покажутся очень знакомыми…
     Тема сиротства, «красной нитью», как принято говорить, проходит через многие произведения писателя К. Воробьева и об этом часто говорили у нас в семье.
    Однажды папа сильно напугал меня лет в 5, доверительно сообщив «на ушко», что они с мамой взяли меня из детдома, долго подыскивая похожую на них девочку. Со мной случилась истерика, а также навсегда укоренился страх потерять отца. С этим страхом я жила вплоть до его ухода.
    Вообще, удивительное дело, сколько людей (помимо отца и бабушки) активно повлияло на становление моих литературных пристрастий, характера, политических воззрений. Считаю, что именно книги, герои со страниц художественных произведений и сформировали меня, как человека. Конечно, довольно одинокое, без друзей-одногодков детство в Шяуляй, где мы жили втроем: бабушка, дедушка и я вплоть до школы, тоже в значительной мере повлияло на возникшую во мне самую настоящую страсть к общению с людьми, постоянно хотелось завести себе много-много друзей, хотелось играть с ними в шумные веселые игры, бегать-прыгать, хохотать до упаду.. Редкие приезды родителей и наши с бабушкой посещения Вильнюса не смогли заглушить во мне эту пронзительную и горькую «нотку сиротства», время от времени возникавшую в мозгу и в сердце маленького ребенка. Не случайно, однажды я нашла себе в поезде «новых родителей», молодую, очень милую, доброжелательную пару, очевидно, молодоженов, они половину дороги развлекали, играли со мной, а потом ночью сошли на каком-то полустанке… Господи, как же я рыдала и кричала тогда, меня успокаивали всем вагоном… А бабушка взяла с меня слово, что никогда в жизни не расскажу маме с папой о своем постыдном поступке. И не рассказала. Но помню лица тех давних попутчиков до сих пор…
     Уже в Вильнюсе на улице Й. Басанавичяус городской «стиляга Джонни», шлифовавший в те времена местный Бродвей -проспект Ленина и безумно влюбленный в первую красавицу нашего двора Ленку Кувичко, принес нам, малышне, почитать книгу Эриха Ремарка «Три товарища». Мгновенно образовалась очередь, но я получила этот потрясающий роман для чтения первой. Позже, за 13 лет работы в Центральной библиотеке Академии наук Литвы я перечитала все изданные у нас и переведенные на русский язык произведения Ремарка: и «Мансарду снов», и «Триумфальную арку», и, конечно, «На Западном фронте без перемен», ставшую «настольной книгой» отца… Теперь, когда я передала всю нашу семейную библиотеку в Курск, в Медвенку, в Нижний Реутец – книги россыпью ныне стоят на полках Курщины, даруя мне невероятное счастье от осознания того, что очень важная частичка деревенского мальчишки из бедной хаты Костика Воробьева теперь здесь, на его родной земле уже навеки – и почти до дыр зачитанный Ремарк тоже где-то там, среди собранных писателем и нами книг…
     После переезда из Вильнюса в Москву я успела поработать в журнале «Дружба народов» целых 13 лет («13» - мамина любимая цифра, число, не моя, предпочитаю «8»),и даже начала переводить художественную литературу с литовского языка на русский благодаря уговорам оставленных в Вильнюсе друзей. Они упорно убеждали меня в том, что нельзя вот так «взять и выбросить на свалку истории мою врожденную литературную одаренность, доставшуюся от отца, а также хорошее знание литовского языка, полученное из первых рук: от шяуляйских колхозных ребятишек, проживавших в бараках прямо напротив нашего дома, и от мамы». Мама закончила литовскую гимназию, все подруги ее были литовки и местные немки (в Шяуляй проживало немало местных немецких семей, домашний уклад в доме которых оказал большое влияние в смысле перенятых бабушкой и мамой навыков ведения хозяйства, по их собственному признанию). Кое-что, к счастью, усвоила и я.
 «Не сходи с ума, к чему весь этот твой выпендрёж, спохватишься, но будет поздно для выбора серьезной профессии», - продолжали убеждать меня в Вильнюсе и Москве, пока меня не познакомил Альгис Бучис, поэт, писатель, историк и мой друг, с невероятно яркой «восходящей литературной звездой в Литве» Видманте Ясукайтите. Я перевела ее роман «Волшебная трава тысячелистник или Баллада о моей прабабушке Мальвине» и сразу получила премию. Переводческое дело меня захватило! Ведь именно мама всю мою школьную жизнь настраивала свою «строптивую дочь» на профессию переводчика с английского языка, нанимая для меня с 5-го класса учителей, а затем и вовсе заставив после школы поступать в Московский институт иностранных языков имени Мориса Тореза. Я поступила, получив «профильную 4», а каунасская школьница Гражина, которую мама «специально приставила ко мне», чтобы я не сбежала в какой-нибудь Литературный институт, получила «блестящую 5». Потом однокурсники рассказывали, что во время приемных экзаменов в коридор вышла молодая преподавательница и с веселой насмешливостью поведала им о том, как сейчас «там гоняют вовсю двух литовочек, у одной потрясающее произношение, а у другой невероятная языковая чуткость». Не трудно догадаться, о ком шла речь. Как я не старалась, но выдержала в Московском институте всего полгода, потом позвонила папе в редакцию газеты «Советская Литва» и попросила «забрать меня домой». Что и было сделано. Всегда с невероятной болью вспоминаю тот вечер, когда прилетел отец и пришел к нам на Большую Пироговскую улицу, где какое-то время мы с Гражиной ютились у бабушки Марины Ивановны в коммунальной квартире моего двоюродного брата Геннадия, героя повести К.Воробьева «Генка, брат мой». Мы вчетвером (я, Гражина, Генка и мой сводный брат Володя) сидели за накрытым столом, а папа стоял на коленях, уткнувшись в подол матери, и горько плакал. Та скорбно улыбалась и гладила его по голове… Никогда больше я не видела отца плачущим. Эта трагическая картина врезалась всем нам в память, и на похоронах отца в Вильнюсе в том печальном марте 1975 года мы втроем со слезами вспоминали об этом… А Генка всё приговаривал: «Никто в жизни не любил меня так, как дядя Костик»…И это была святая правда. Его отец погиб в Финскую войну, мать, старшая сводная сестра моего отца Татьяна рано умерла. И Генка с лихвой хлебнул сиротской жизни.
Ну, а я сегодня могу с горечью признаться, что тоже с лихвой хлебнула переводческой жизни, о чем откровенно поведала в своем неизменном жанре эссе «Мои затонувшие в океане острова сокровищ».
     Поэтому, наверное, проработав еще 2 года в новообразованном московском издательстве под таким же названием, что и журнал, при первой же возможности и после недолгих уговоров я упорхнула «лихим воробышком» в Минкультуры России в департамент культурных связей с иностранными государствами на должность референта по странам Балтии. И это, считаю, стало большой удачей в моей жизни.  Наконец-то я попала «в нужное место в нужное время».
     Начиналась эпоха преобразований и больших надежд…
     Мои друзья, естественно не без доли снобизма, предрекали мне быстрое разочарование и в самой атмосфере, царящей в любом госучреждении, тем более таком, как Минкульт, и аморфностью задач и дел, заниматься которыми обречено чиновничество в режиме непрерывных заседаний, планёрок и чаепитий. О, сколько всяких изощренных и весьма остроумных предположений о крахе моих далекоидущих планов на ниве выстраивания отношений в сфере культуры со странами, которые всегда любила и довольно неплохо знала, было высказано за ту короткую неделю, пока я принимала окончательное решение о переходе на другую работу!
    Глупо было бы возражать на все доводы и предостережения близких мне людей. И я затаённо молчала. Но бои по поводу «перемены собственной участи» неожиданно развернулись и дома. Впервые видела, как моя мама, приверженица четкой логики и деловитости во всем, плачет, подыскивая всевозможные нелепые аргументы, вроде того, что «тебя с твоей доверчивостью запросто могут посадить»… Ну, это уже слишком «постановочно», подумалось мне. И я решительно шагнула в «новую жизнь», полная оптимизма и веры в полезность «малых дел». Когда-то в 7-ом классе в вильнюсской русской семилетней школе № 29 на улице Альгирдо, неподалёку от нашего дома на улице ЙоноБасанавичяус( бывшей Большой Погулянке при поляках) я уже выступала с подобной речью в защиту «теории малых дел». Прямо на уроке литературы по творчеству А.П.Чехова неожиданно пустилась в путанные рассуждения о том, что общество прежде всего нуждается в честном, достойном выполнении людьми своих обязанностей, при этом цитировала любимого мною в то время Евг. Евтушенко: «Требую с грузчика, с доктора, с того, кто мне шьёт пальто, всё надо делать здорово. Это не важно – что»…Громким голосом взывала к классу: «Посредственность – неестественна, как неестественна ложь… Стыдно не быть великим, каждый им должен быть»…
     Теперь же мне предстояло доказать себе и другим, как говорится, «на деле», а чего стою я сама лично. Что могу и что умею… Готова ли начать всё сначала, «с нуля» почти на пятом десятке?
   И в этот самый момент в моей жизни – как это уже бывало не раз прежде -появляется человек, давший реальный толчок к действию и в один миг прочертивший перед мной далекий горизонт одновременно и настоящего, и будущего. Это был симпатичный молодой человек, начинающий художник Викторас Бинкис. Внук знаменитого литовского поэта, драматурга, переводчика, литературного критика, создателя в Литве в 20-е годы авангардистской группы молодых писателей и художников футуристической ориентации «Четыре ветра». В годы войны в 1941-1944 годах семья Бинкисов спасла множество евреев, за что 26 декабря 1988 года израильский Институт Катастрофы и героизма Яд ва-Шем посмертно удостоил Казиса Бинкиса звания праведника мира. Сам Казис Бинкис умер от туберкулёза в 1942 году. И еще такая милая «одомашненная» деталь: он был зятем маминой близкой подруги Алдоны Рузгене, 30 лет они проработали вместе с мамой в Высшей партийной школе Вильнюса. Услышав о том, что Викторас Бинкис хотел бы выставить свои картины в Москве, например, в Литовском Посольстве, я сразу позвонила атташе по культуре Дангуоле Бальчюнайте. И та с радостью поддержала эту идею.
     Не буду прибедняться и откровенно скажу, что с самого начала моего появления в Москве в ноябре 1978 года я быстро свела знакомство со всеми представителями Латвии, Литвы и Эстонии, работающими в России в сфере сотрудничества между нашими странами. Хорошо знала атташе по культуре Литовского Посольства в Москве Дангуоле Бальчюнайте, была дружна с нею и часто посещала мероприятия литовской диаспоры в Доме Балтрушайтиса на улице В.Воровского, а ныне Поварской, благо эти оба здания: и редакция журнала «Дружба народов» и Дом Ю.Балтрушайтиса  находились на одной улице, одно в начале ее, другое – в конце. Во время работы в журнале приходилось часто бывать в Вильнюсе, Риге, Таллинне, где возникало всегда много разных знакомств и контактов во время активных поисков новых авторов, незнакомых еще русскому читателю новых имен. Отсюда необходимость в информации и визах. Так легко свела меня, например, судьба с Нелли Абашиной-Мельц, в то далекое время заведующей русской редакции Таллиннского издательства «Ээсти раамат». Свела надолго, можно сказать, навеки…
     Когда все возможности такой акции, как художественная выставка, были уже оговорены и согласованы, неожиданно открылся один не предвиденный момент: в Литовском Посольстве отсутствовало специальное оборудование залов для развески картин… Но Викторас быстро решил возникшую проблему, с чемоданчиком, в котором находились нужные инструменты несколько дней подряд отправлялся каждое утро в Литовское Посольство и монтировал там все необходимые приспособления для развески холстов… Ну, а вечерами просвещал нас с Юрой, знакомя с новинками в области философии. Особо выделял труд известного британского ученого, мыслителя Арнольда Дж.Тойнби «Постижение истории». И постоянно напоминал, что нам просто необходимо срочно приобрести эту книгу и засесть за ее изучение. Кстати, что мы и сделали после удачной выставки молодого литовского художника в Москве и его возвращения в Вильнюс. Сказать, что эта книга, этот серьезный многотомный на самом деле труд потряс меня, это значит – ничего не сказать по существу. Я «заболела» на долгие годы и самим автором, и его непостижимыми размышлениями для такого «неофита», как я, о смысле истории. Это была какая-то магия для меня, читать и снова перечитывать страницы чужих вдумчивых наблюдений над историческими событиями и процессами, происходившими ранее и продолжающими происходить во Вселенной сейчас, а главное- над сущностью единой человеческой цивилизации. Ритмы истории… Контакты между цивилизациями в пространстве… Что может быть загадочней и непостижимей на Земле? Разве сама Жизнь. Во всех ее проявлениях и ипостасях, так всякий раз думала я, в очередной раз закрывая книгу А.Дж.Тойнби и откладывая это многотрудное чтение «на потом»…
     Хорошо помню то приподнятое настроение, охватившее нас с Дангуоле после закрытия выставки. Радовал успех художника. Радовало наше посильное участие в организации выставки. Больше мы никогда не пересекались с Викторасом Бинкисом. Просто не довелось. Каждый продолжал свой путь по дороге Жизни. И когда я засела вдруг за свои нехитрые записки-размышления обо всем, что случилось со мной и моей семьей за эти годы, то перво-наперво подошла к опустевшим книжным полкам и легонько коснулась рукой именно этой одиноко стоящей книги в темномпереплете – А.Дж.Тойнби «Постижение истории»… Затем с чувством виноватости и затаенной грусти отправилась в Интернет искать сведения о художнике Викторасе Бинкисе. Предчувствие не обмануло: художник состоялся! Стал знаменитым художником, скульптором и фотографом. Никогда не льстил массовому вкусу, физик, педагог, яхтсмен. Написано, что «к чему прикасаются его руки, этот предмет обретает тепло, сияет, звучит… Талант, сформировавшийся в тишине или закалённый характер на дорогах жизни». Это всё о нем.
     А жизненный девиз творца новых художественных смыслов «Не верь, не бойся, не проси и будешь свободным».
А как похож на своего знаменитого деда, потрясающего человека… Похожесть на своих замечательных предков дается, скорее всего, в награду… Во всяком случае, хочется в это верить.
     Среди множества моих любимых и почитаемых книг хочу назвать еще одну, важную в моей судьбе. Книга Шарля де Костера «Легенда о Тиле Уленшпигеле», так захватившая воображение моего отца, навсегда стала и моей любимой книгой, что, конечно, не удивительно, ведь все привычки и пристрастия его так или иначе мгновенно становились и моими. Просто присваивала себе их, и всё. Легко, непринужденно, с детской непосредственностью. И это выражение «пепел стучит в мое сердце», которое не раз доводилось слышать у нас в вильнюсском доме, с марта 1975 года неожиданно превратилось для меня в трагическую реалию, (хотя отца и не кремировали). Именно тогда, очевидно, я и «перенесла на ногах» тяжелый инфаркт, последствия которого ощущаются до сих пор. Горестных событий в моей жизни случилось предостаточно, так что на удивленный вопрос медиков по поводу того, что я не ощущаю и никогда не ощущала никакой боли в своем сердце, отвечаю совершенно правдиво: «Нет, никогда ничего такого не чувствовала». Это не боль. Это другое… Ведь чтобы описать свои чувства, мне потребовалось бы слишком много времени и слов. Человеческий срок просто-напросто не позволит сделать этого. Разве что на сцене можно воспользоваться «репликой в сторону»… «Апарт», всегда только «апарт»… Никаких откровений прилюдно. Слишком серьезно всё случившееся для меня и вовсе не важно для других.
Сегодня - в конце пути - после того, как я долго шла к своему дому, к своим корням, мучимая помыслами о возвращении отца на его родину, которую тот любил со всей страстью и сыновней нежностью и по которой тосковал всю жизнь, я вдруг обнаружила удивительную вещь. Пепел больше не стучит в мое сердце. Страдания не терзают душу. В голове никаких злых мыслей об отмщении. На дне души тихо покоятся две горстки пепла: отца и дочери. Как тут не вспомнить вдохновенные строки Марины Цветаевой, в честь которой я назвала в 1968 году свою чудесную дочь Мариной. Признаться, папа тоже просил меня назвать внучку Мариной в честь его мамы.
 
                                Пригвождена к позорному столбу.
                                Славянской совести старинной,
                                С змеёю в сердце и с клеймом на лбу,
                                Я утверждаю, что – невинна.
 
                                Я утверждаю, что во мне покой
                                Причастницы перед причастьем,
И не моя вина, что я с рукой
                                По площадям стою – за счастьем.
 
                                Пересмотрите всё мое добро,
                                Скажите – или я ослепла?
                                Где золото моё? Где серебро?
                                В моей ладони – горстка пепла!
****************************
 
     Долгая дорога Жизни неожиданно «оживила» всех тех, кто давным-давно был утрачен, отнят у меня… Родных, любимых, близких по крови и по духу… Я часто слышу их голоса… Чувствую их дыхание…
     И когда бываю в Медвенке, именно здесь остро чувствую свою неизбывную печаль и свои невосполнимые утраты дорогих мне людей. Да, не раз признавалась, что вопреки здравому рассудку, вопреки своей деловой хватке, которую отмечали и признавали многие, с кем довелось сотрудничать или работать, а также неистребимому здравомыслию, доставшемуся мне, судя по всему, от латышских и немецких предков, не виденных ни разу в жизни (от каждого по капельке!) я постоянно ощущаю этот пристальный взгляд откуда-то сверху, где звезды мирно беседуют между собой («и звезда с звездою говорит»). Кто-то же посылал мне все эти годы друзей-товарищей в поддержку, когда я падала, обессиленная, на этой трудной грунтовой дороге Жизни?!! Кто-то подносил воду к пересохшим губам…Я поднималась и шла, шла дальше, упорно, хотя и медленно, продвигаясь вперед, не осознавая, даже не предчувствуя, что когда-то эта моя дорога Жизни внезапно оборвётся…
     В последнее время я постоянно думаю о Медвенке, мне интересны мысли, посещавшие там моего отца, его чувства, пережитые в этом степном солнечном краю… Хотелось бы подержать в руках ту приобретенную когда-то отцом прекрасно иллюстрированную книгу «Отечественная война 1812 года», покорившую его воображение. Осторожно полистать…
И сразу одолевают мысли о странных совпадениях в нашей с отцом жизни, относящихся к этой героической, исторически важной для всех верных сынов и дочерей своего Отечества теме войны 1812 года. Неожиданный интерес молодого Кости Воробьева к героям войны 1812 года, возникший почти накануне начала Второй Мировой войны, Великой Отечественной войны, на которую отец будет призван, затем пройдет через тяжелые испытания: немецкий плен, поругание и недоверие своих же после окончания войны. И тут вспоминаются мои, совершенно неожиданные, прямо скажем, случайные пересечения и контакты с людьми, которым волею судьбы довелось стать хранителями и собирателями архивных материалов участников войны 1812 года в Эстонии, и с потомками фельдмаршала Барклая-де-Толли из Америки. Вот так, спустя многие годы вдруг выпало познакомиться в Минкультуры России с Татьяной Ярыгиной, дальним потомком Барклая-де-Толли, приехавшей из Америки в Москву для получения эстонской визы, чтобы затем посетить Мавзолей своего знаменитого предка в населенном пункте Йыгевесте, Валгамаа, в родовом имении его супруги. Фасад Мавзолея по своей форме символизирует триумфальную арку. На фронтоне портика помещен герб Барклая-де-Толли и его девиз: «Верность и терпение». Сердце жеМихаила Богдановича Барклая-де-Толли похоронено на небольшом возвышении в 300 метрах от мызы (по-нашему, хутора) Штилитцен.
     Довелось мне побывать в Эстонии и на могиле другого участника Отечественной войны 1812 года – декабриста Василия Сергеевича Норова. Приятно было отметить, что члены эстонского военно-исторического общества «Фронт-Лайн» постоянно проводят уборку и чистку этого памятника на Александро-Невском кладбище в Таллинне.
А я, бывая в Таллинне, всегда ставлю свечи в память об этих героях в Церкви Александра Невского на Вышгороде… Потом в маленьком «нашем с Нелли любимом кафе» тут же на Вышгороде мы пьем с нею подогретое черносмородиновое вино («красное вино Победы»!) и уже поминаем своих утраченных родных и близких…
     И, конечно, горжусь своим участием в организации и проведении в Московской библиотеке иностранной литературы имени М. Рудомино выставки архивных документов героев-участников Отечественной войны 1812 года и конференции на эту же тему, которые состоялись в самом начале деятельности на совершенно новом для меня поприще. Сегодня не грех восстановить в памяти и это важное мероприятие. Думаю, отцу бы понравился мой интерес к теме героев войны 1812 года, неважно, в каких землях упокоен их праведный прах. Ведь и сам отец 20 лет пролежал в литовской земле на Антакальнисском военном кладбище в Вильнюсе, прежде чем удалось перезахоронить его в Курске, о чем он просил-молил перед смертью…
     Но я твердо знаю одно: случись нам держать оборону на СВОЕМ Шевардинском редуте, как это делали Раевский и его сыновья, когда они пошли в атаку на теснящих их французов, и Раевский-старший держал младшего одиннадцатилетнего сына за руку, отец точно также приказал бы мне: «Пора, дочь! Идем!». А мы бы, не дрогнув, поднялись во весь рост и двинулись вперед, на врага, и отец бы держал меня за руку, а я крепко сжимала его напряженную ладонь…